У нас в планах запуск искусственного спутника души.
А у меня есть проблема. Если мне очень не нравится то, что делают люди, с которыми как бы вроде не стоит ссориться, я очень долго молчу, а потом адски взрываюсь и умри всё живое. При этом всё время своего молчания я страшно желаю, чтобы человек сам заметил, что делает мне неудобно.
Сегодня начальница призвала каких-то своих училок, и они квохтали два часа на расстоянии метра от меня, пытающейся доделать срочную работу. Когда училки разошлись, у меня забомбило так, что в какой-то момент я почувствовала, что придавила начальство. И тут я наконец перестала чувствовать какое-то внутреннее бессилие, и пропало многодневное ощущение, что я хочу заплакать от несправедливости обиды. Очень довольна собой.
Решила к предстоящей поездке хорошенько разобраться в истории Вильнюсского гетто и пытаюсь раскапывать всю возможную информацию. Кое-что черпаю у Марии Рольникайте, которую в связи с собственными изысканиями перечитываю. Кое-что нахожу на иноязычных сайтах всяких мемориальных центров и перевожу на русский. Одновременно с этим добралась до книги "Зулейха открывает глаза". Везде нахожу мысль о том, что маленькие люди, испытывающие давление со стороны более властных людей, практически всегда поддаются, когда их ущемляют, ухудшают им условия жизни. Маленькие люди думают, что постепенно всё перетерпится, успокоится. Они начинают бунтовать только тогда, когда смерть видится либо равной, либо даже лучшей перспективой, чем их нынешняя жизнь. Силён только маленький человек, доведённый до ручки. И, к сожалению, год за годом я вижу эту дрянь везде. И в себе в первую очередь.
"Он сам может научить их всех, что нужно делать в чрезвычайном положении (чрезвычайное положение — четыре кулака и палец) и как одурачить и обвести весь мир, но их это совершенно не интересует, они как будто получают удовольствие от того, что с ними делают ужасные вещи, и что смеются над ними, и что им так плохо, и никогда не пытаются сопротивляться, только сидят и скулят, и молятся, и спорят друг с другом о всякой чепухе, о всяких глупостях — все эти рассказы, которые никого в мире не интересуют: что ребе сказал вдове и как кусочек мяса упал в молочный суп, а тем временем их мучают и убивают, и во всех этих идиотских спорах они всегда должны оказаться правы и обязательно произнести последнее слово, как будто тот, за кем осталось последнее слово, останется тут последним..."
Сегодня начальница призвала каких-то своих училок, и они квохтали два часа на расстоянии метра от меня, пытающейся доделать срочную работу. Когда училки разошлись, у меня забомбило так, что в какой-то момент я почувствовала, что придавила начальство. И тут я наконец перестала чувствовать какое-то внутреннее бессилие, и пропало многодневное ощущение, что я хочу заплакать от несправедливости обиды. Очень довольна собой.
Решила к предстоящей поездке хорошенько разобраться в истории Вильнюсского гетто и пытаюсь раскапывать всю возможную информацию. Кое-что черпаю у Марии Рольникайте, которую в связи с собственными изысканиями перечитываю. Кое-что нахожу на иноязычных сайтах всяких мемориальных центров и перевожу на русский. Одновременно с этим добралась до книги "Зулейха открывает глаза". Везде нахожу мысль о том, что маленькие люди, испытывающие давление со стороны более властных людей, практически всегда поддаются, когда их ущемляют, ухудшают им условия жизни. Маленькие люди думают, что постепенно всё перетерпится, успокоится. Они начинают бунтовать только тогда, когда смерть видится либо равной, либо даже лучшей перспективой, чем их нынешняя жизнь. Силён только маленький человек, доведённый до ручки. И, к сожалению, год за годом я вижу эту дрянь везде. И в себе в первую очередь.
"Он сам может научить их всех, что нужно делать в чрезвычайном положении (чрезвычайное положение — четыре кулака и палец) и как одурачить и обвести весь мир, но их это совершенно не интересует, они как будто получают удовольствие от того, что с ними делают ужасные вещи, и что смеются над ними, и что им так плохо, и никогда не пытаются сопротивляться, только сидят и скулят, и молятся, и спорят друг с другом о всякой чепухе, о всяких глупостях — все эти рассказы, которые никого в мире не интересуют: что ребе сказал вдове и как кусочек мяса упал в молочный суп, а тем временем их мучают и убивают, и во всех этих идиотских спорах они всегда должны оказаться правы и обязательно произнести последнее слово, как будто тот, за кем осталось последнее слово, останется тут последним..."
Давид Гроссман "См. статью "Любовь"