Где-то среди холодных вод вдалеке от земли каждую ночь мы ждали прихода тумана, и он приходил, и мы смазывали латунные механизмы и зажигали противотуманный свет на каменной башне. Две птицы в сером небе, МакДанн и я посылали в море прерывистый свет, красный, затем белый, затем снова красный, — и он искал одинокие корабли. И даже если наш свет был не виден, то всегда был слышен наш Голос, могучий глубокий голос Ревуна, который нёсся сквозь клубы тумана, и напуганные чайки разлетались в стороны, как колода карт, а волны поднимались и пенились.
— Здесь одиноко… Но ты ведь привык? — спросил МакДанн.
— Да, — ответил я. — Слава богу, ты прекрасный рассказчик.
— Итак, завтра твоя очередь ехать на большую землю, — сказал он, улыбаясь, — танцевать с девчонками и пить джин.
— О чём ты будешь думать, МакДанн, когда я оставлю тебя здесь одного?
— О тайнах морей. — МакДанн закурил трубку.
Ноябрьский вечер, четверть восьмого, отопление включено, световые хвосты тянутся во все стороны, в высокой глотке башни голосит Ревун. На сотни миль вниз по побережью нет ни единого городка, есть только одинокая дорога с немногочисленными машинами через мёртвые земли к морю, затем две мили ледяной воды до нашего утёса да редкие корабли.
— О тайнах морей. — Задумчиво сказал МакДанн. — Ты знаешь, что океан — это самая гигантская хренова снежинка на свете? Она всё время движется, переливаясь тысячами форм и цветов, и никогда не повторяется. Удивительно. Однажды ночью, много лет назад, я был здесь один, когда все рыбы моря поднялись на поверхность. Что-то заставило их приплыть сюда и здесь остановиться, чтобы, дрожа и переливаясь, смотреть на свет над ними, то красный, то белый, то снова красный и снова белый, и я мог видеть их странные глаза. Меня пробрал озноб. Они были похожи на гигантский павлиний хвост, который плавал в море до полуночи. Затем совершенно беззвучно они исчезли, весь этот миллион рыб сгинул. Я думаю, что, может быть, это было в какой-то мере паломничество. Удивительно. Но только подумай, как должна была выглядеть для них башня, возвышающаяся на семьдесят футов над водой, сияющая Божественным огнём и вещающая голосом исполина! Они больше не возвращались, эти рыбы, но нельзя ли предположить, что им показалось, что они предстали перед божеством?
Я поёжился. Я смотрел на серый газон моря, простирающийся из ниоткуда в никуда.
— В море всякого полно. — МакДанн нервно пыхтел трубкой и часто моргал. Весь день его что-то беспокоило, но он не говорил, что именно. — Хотя у нас есть разные механизмы и так называемые субмарины, должно пройти ещё десять тысяч веков, прежде чем мы действительно ступим на самое дно затонувших земель, в волшебное подводное царство, и тогда познаем настоящий ужас. Подумай, ведь там внизу до сих пор трёхсоттысячный год до Рождества Христова! Пока мы маршировали и трубили в трубы, отхватывая друг у друга страны и головы, они жили в холодном море на глубине в двенадцать миль, во времени, древнем, как хвост кометы.
— Да уж, древний мир.
— Пошли. У меня есть новость, которую я специально берёг для того, чтобы сообщить тебе сейчас.
Неспешно беседуя, мы отсчитали восемьдесят ступеней. Когда мы поднялись наверх, МакДанн выключил свет, чтобы он не отражался в толстых стёклах. Гигантский глаз маяка тихо жужжал, легко вращаясь в смазанном гнезде. Каждые пятнадцать секунд голосил Ревун.
— Похоже на голос зверя, правда? — МакДанн кивнул собственным мыслям. — Большого одинокого зверя, ревущего в ночи. Он сидит на рубеже десяти миллиардов лет и ревёт в Бездну: «Я здесь! Я здесь! Я здесь!» И Бездна отвечает, да-да, отвечает. Ты здесь уже три месяца, Джонни, и я должен подготовить тебя. Каждый год в это время, — сказал он, вглядываясь во мрак и туман, — что-то приходит к маяку.
— Стаи рыб, о которых ты говорил?
— Нет, что-то ещё. Я боялся сказать тебе, ведь ты мог подумать, что я рехнулся. Но больше ждать нельзя — если в том году я правильно пометил в календаре число, то сегодня оно придёт. Не буду вдаваться в подробности, ведь ты увидишь его своими глазами. Просто сиди здесь. Если хочешь, завтра утром собери пожитки, возьми моторку и отправляйся на большую землю. Забери машину возле пристани, гони в небольшой городок на материке и жги свет по ночам, я ни о чём не спрошу и ни в чём не буду тебя винить. Это впервые произошло три года назад, и сейчас я впервые не один, наконец есть тот, кто сможет всё подтвердить. Жди и смотри.
Полчаса мы изредка перешёптывались. Когда нам наскучило ожидание, МакДанн стал делиться со мной некоторыми своими соображениями. У него была целая теория на счёт Ревуна.
— Однажды много лет назад на холодный хмурый берег океана пришёл человек и сказал: «Нам нужен голос, зовущий в океане, предупреждающий корабли. Я создам такой. Я создам голос из времени и туманов всех времён. Я создам голос, который будет похож на пустое место в постели ночи напролёт, на безлюдный дом с открытой дверью, на осеннее дерево без листвы. Это будет крик птиц, летящих на юг, это будет ноябрьский ветер на суровом холодном побережье. Я создам звук, в котором будет столько одиночества, что никто не сможет не отозваться, что каждый, кто его услышит, заплачет в душе, и очаг покажется теплее, и каждый, кого он застанет в далёких городах, подумает о том, как хорошо быть дома. Я создам звук и механизм, и они назовут его Ревуном, и каждый, кто его услышит, познает тоску вечности и скоротечность жизни.
Заревел Ревун.
— Я выдумал эту историю, — тихо сказал МакДанн,— чтобы объяснить, почему каждый год оно возвращается к маяку. Ревун зовёт его, я думаю, и оно приходит…
— Но… — сказал я.
— Тссс! — сказал МакДанн. — Вот оно! — он кивнул куда-то в море.
Что-то плыло к маяку.
Ночь была холодной, как я уже говорил, и в высокой башне было холодно, свет вспыхивал и гас, и Ревун голосил и голосил сквозь клубы тумана. Видно было плохо и недалеко, но вокруг было море, стелющееся по ночной земле, плоское и тихое, серое, как ил, и были мы двое, одни в высокой башне, а где-то неподалёку появилась сначала морщинка, затем волна, бугор, пузырь, немного пены. А затем над поверхностью холодного моря возникла голова, большая тёмная голова с огромными глазами, а вслед за ней шея. А за ней — нет, не тело — опять шея и ещё шея, и ещё!
Голова поднялась на сорок футов над водой на красивой тёмной шее. И только после этого вынырнуло тело — небольшой островок из чёрного коралла, мидий и рачков. Блеснул хвост. Длина чудовища от головы до кончика хвоста была, как мне показалось, около девяноста-ста футов!
Я что-то сказал, не помню что.
— Спокойно, парень, спокойно, — шепнул МакДанн.
— Невозможно!— сказал я.
— Нет, Джонни, невозможны тут только мы с тобой. А оно такое же, каким было десять миллионов лет назад. Оно ни капли не изменилось. Это мы и эти края изменились, стали невозможными. Мы!

Оно плыло медленно и величественно в ледяной воде, там вдали. Туман клубился вокруг него, стирая его очертания. Глаз монстра ловил и отражал наш мощный луч, красный, белый, красный, белый, как будто высоко поднятый диск передавал послание на древнем языке. Существо было безмолвно, как туман, сквозь который оно плыло.
— Это какой-то динозавр! — я присел, держась за перила.
— Да, кто-то из их породы.
— Но они вымерли!
— Нет, один из них скрылся в Бездне. Глубоко-глубоко, в глубочайшей Бездне. Смотри, какое точное слово, настоящее слово, как много оно говорит сейчас: Бездна. В нём весь холод, вся темнота и вся глубина на свете.
— И что нам делать?
— Что делать? У нас есть работа, которую мы не можем оставить. В любом случае здесь мы в большей безопасности, чем в любой лодке в попытках добраться до земли. Это существо огромное, как миноносец, и наверняка настолько же быстрое.
— Но почему оно здесь, почему оно приплыло сюда?
В следующую секунду я получил ответ.
Заревел Ревун.
И чудовище ответило.
В его крике были миллионы лет воды и тумана. В нём было столько страдания и одиночества, что меня передёрнуло. Чудище кричало башне. Заревел Ревун. Снова закричало чудовище. Заревел Ревун. Чудовище раскрыло огромную зубастую пасть, и оттуда вырвался звук, похожий на голос Ревуна. Одинокий, мощный, далёкий-далёкий. Голос безысходности, непроглядных морских глубин, холодной ночи, отрешённости. Вот какой это был звук.
— Теперь, — прошептал МакДанн, — ты понимаешь, почему оно приходит сюда?
Я кивнул.
— Целый год, Джонни, это несчастное чудовище лежит далеко-далеко, в тысячах миль от берега, на глубине в двадцать миль, и ждёт сигнала. Может быть, ему миллион лет, этому одинокому чудовищу. Подумай, ждать миллион лет… Ты бы смог так долго ждать? Может, он последний из рода. Скорее всего, так и есть. И вот пять лет назад сюда пришли люди и построили маяк. И поставили своего Ревуна, и он ревёт и ревёт над тем местом, где ты впал в спячку и грезишь о мире, в котором существуют тысячи таких, как ты. Но сейчас ты одинок, так одинок в мире, не созданном для тебя, в мире, где ты вынужден скрываться. Но голос Ревуна то зовёт, то умолкает, то зовёт, то умолкает, и ты просыпаешься на илистом дне Бездны, и твои глаза открываются, подобно линзам огромного фотоаппарата, и ты шевелишься, медленно-медленно, чувствуя всю тяжесть океана на своих плечах. Но голос Ревуна, слабый и знакомый, проходит сквозь тысячи миль воды, разжигая топку в твоём брюхе, и ты начинаешь подниматься, медленно-медленно.
Ты поглощаешь огромные косяки трески и разной мелкой рыбёшки, пожираешь реки медуз и поднимаешься выше всю осень. Весь сентябрь, когда приходит туман, весь октябрь, когда туман сгущается, а Ревун всё зовёт, и затем, в конце ноября, после того как ты день за днём приспосабливался к давлению, каждый час поднимаясь на несколько футов, ты оказываешься возле поверхности, всё ещё живой. Всплывать нужно медленно; если поспешишь, тебя разорвёт. Поэтому и уходит три месяца на то, чтобы подняться к поверхности, и ещё несколько дней на то, чтобы доплыть в холодной воде к маяку. И вот ты здесь — вон там в ночи, Джонни, самое огромное, чёрт подери, чудовище в истории. И вот маяк, который зовёт тебя, и такая же длинная шея, как у тебя, торчит из воды, и тело похоже на твоё, и, что самое главное, у него такой же голос, как у тебя. Теперь ты понимаешь, Джонни, теперь ты понимаешь?
Заревел Ревун.
Чудовище ответило.
Я видел всё, я понимал всё — миллион лет в одиноком ожидании того, кто должен вернуться, но никогда не вернётся. Миллион лет одиночества на дне моря, безумное количество времени. Небо очистилось от летающих ящеров, высохли болота на материках, гигантские ленивцы и саблезубые тигры дожили свой век и увязли в смоляных ямах, и люди закопошились на холмах, как белые муравьи.
Заревел Ревун.
— В прошлом году, — сказал МакДанн, — это чудовище кружило и кружило вокруг маяка, кружило и кружило всю ночь. Оно не подходило близко, наверное, в недоумении. Может, было напугано. И немного сердилось, ведь ему пришлось проделать такой путь. А на следующий день туман неожиданно рассеялся, показалось солнце, и небо стало синим, как на картинке. И чудовище уплыло прочь от тепла и молчания и не вернулось. Наверное, оно думало об этом целый год, ломало себе голову.
Чудовище находилось всего в сотне ярдов от нас, и они с Ревуном кричали друг на друга. Свет касался глаз зверя, и они казались то огненными, то ледяными, то огненными, то ледяными.
— Вот она жизнь, — сказал МакДанн. — Кто-то всегда ждёт того, кто никогда не придёт. Всегда кто-то любит сильнее, чем любят его. И наконец хочет уничтожить то, что любит, чтобы оно больше не причиняло боль.
Чудовище понеслось к маяку.
Заревел Ревун.
— Посмотрим, что будет, — сказал МакДанн.
И выключил Ревун.
Следующую минуту было так тихо, что мы могли слышать, как бьются наши сердца на застеклённой вершине башни, как медленно вращается смазанный фонарь.
Чудовище остановилось и застыло. Моргнули глаза-фонари. Открылась пасть. Оно заворчало, как вулкан. Повернуло голову в одну и в другую сторону, как будто в поисках звука, который поглотил туман. Посмотрело на маяк. Снова заворчало. В глазах его зажёгся огонь. Чудовище встало на дыбы, взбивая воду, и бросилось на башню, глаза его были полны яростной муки.
— МакДанн! — заорал я. — Включи Ревун!
МакДанн возился с выключателем. Но, когда выключатель щёлкнул, чудовище снова поднялось на дыбы. Я увидел, как мелькнули его гигантские лапы и блестящая паутина рыбьей кожи между похожими на пальцы отростками, царапающими башню. Огромный глаз с правой стороны искажённой страданием морды светился передо мной, как котёл, в который я могу с криком могу упасть. Башня содрогнулась. Ревел Ревун, ревело чудовище. Оно обхватило башню и заскрежетало зубами по стеклу, на нас посыпались осколки.
МакДанн схватил меня за руку:
— Спускаемся!
Башня качнулась, задрожала и начала падать. Чудовище и Ревун ревели. Спотыкаясь, мы скатились по лестнице.
— Быстрее!
Мы уже спустились, когда башня над нами начала рушиться. Мы нырнули в небольшой каменный подвал под лестницей. Тысячи ударов падающих камней; вдруг умолк Ревун. Монстр навалился на башню. Башня упала. Мы, я и МакДанн, оба опустились на колени, слушая, как рушится наш мир.
Когда всё кончилось, не осталось ничего, только плеск моря о сырые камни.
И ещё один звук.
— Слушай, — тихо сказал МакДанн. — Слушай.
Прошла секунда. И я услышал. Сначала гул вдыхаемого воздуха, и затем жалоба, растерянность, одиночество огромного чудовища, лежащего над нами так близко, что тошнотворный запах его тела проникал в подвал, отделённый от него лишь грудой камней.
Чудовище, задыхаясь, кричало. Башня исчезла. Свет исчез. Тот, кто звал его через миллионы лет, исчез. И чудовище, раскрыв пасть, кричало в море. Как Ревун, снова и снова. И корабли в далёком море не видели свет, не видели ничего, но, проходя мимо, слышали голос в ночи и думали: «Это одинокий голос Ревуна Лоунсам Бэй. Всё хорошо. Мы прошли мыс».
И так продолжалось до утра.

Жаркое жёлтое солнце уже садилось, когда спасатели освободили нас из-под завалов.
— Она упала, вот и всё, — мрачно сказал МакДанн. — Её побило волнами, и она рассыпалась.
Он ущипнул меня за руку.
Никаких следов. Океан был спокойным, небо — голубым. Только воняло водорослями, покрывающими развалины башни и береговые скалы. Жужжали мухи. Океан омывал пустынный берег.
На следующий год построили новый маяк, но к тому времени я уже нашёл работу в небольшом городке и женился, у меня был уютный маленький тёплый домик, окна которого светились осенними вечерами, когда дверь была заперта и над трубой вился дымок. МакДанн же стал смотрителем нового маяка, построенного по его указанию из железобетона.
— На всякий случай,— сказал он.
Новый маяк достроили в ноябре. Однажды вечером я приехал один на берег, припарковал машину и долго смотрел на серые волны, слушая голос нового Ревуна — один, два, три, четыре раза в минуту — далеко отсюда, одинокий голос в море.
Чудовище?
Оно больше не возвращалось.
— Оно ушло, — сказал МакДанн, — ушло назад в Бездну. Оно узнало, что в этом мире нельзя любить слишком сильно. Оно ушло в глубочайшую Бездну, чтобы ждать ещё миллион лет. Бедняга! Ждать и ждать, ждать и ждать, в то время как люди приходят на эту жалкую планету и уходят с неё. Ждать и ждать.
Я сел в машину, слушая голос Ревуна. Я не видел маяк и не видел свет Лоунсам Бэй. Я мог только слышать голос, голос, голос. Он был похож на рёв чудовища.
Мне хотелось что-то сказать, но что тут скажешь…



Ну и вот вам, пожалуй, Ревун, от голоса которого у меня мурашки.