А ещё раз мы ехали в поезде с чудным названием "Afrosiyob" из Ташкента в Самарканд, и тут опять приключилось.
"Величественные издалека, бессмысленные вблизи горы есть форма поверхности, поставленной на попа..."
Потом как-то вечером мы пили чай в одном из двориков иранской махалли в Бухаре. "Оля, — говорю я, — я стихотворение знаю, кажется, про Узбекистан". И прочитала ей "Назидание", мы сидели и чувствовали, что оно вокруг наз, от этого понимания защипало в глазах. Потом запел муэдзин, я вылезла на крышу и стала смотреть на Бухару, на минареты, на крыши. И так всё было удивительно, что я и сейчас думаю о том, что это был один из исключительных моментов моей жизни. Потом я спустилась, а Димон встал из за стола и пошёл в комнату. "Обувь за дверью снимай!" — закричала Оля. И мы переглянулись и стали смеяться, потому что только что поняли, почему "в Азии сапоги — первое, что крадут".
"Когда ты стоишь один на пустом плоскогорьи, под
бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот
или ангел разводит изредка свой крахмал;
когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,
помни: пространство, которому, кажется, ничего
не нужно, на самом деле нуждается сильно во
взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу способен только ты".
бездонным куполом Азии, в чьей синеве пилот
или ангел разводит изредка свой крахмал;
когда ты невольно вздрагиваешь, чувствуя, как ты мал,
помни: пространство, которому, кажется, ничего
не нужно, на самом деле нуждается сильно во
взгляде со стороны, в критерии пустоты.
И сослужить эту службу способен только ты".