Когда я почти что-то понял, но только почти.
Часто так бывает, когда я книги читаю.
Вот странные хиппи люди все-таки. Что нами движет, почему мы такие? Как и все, кто, так сказать, состоит в любом неформальном объединении, хиппи не самые счастливые люди. В основном добрые, неглупые, творческие. Пацифизм, граничащий с трусостью, нередкая вынужденная нечистоплотность и склонность к наркомании — вот основные пороки Системы. При малейшей опасности хиппи подставляет вторую щеку, но с большей вероятностью делает ноги, и не библейские заветы тому виной, а физическая немощь. В путешествиях нелегко мыться, хиппи стараются, но получается слабо, и тогда на выручку приходят отмазки — это не грязь, это земля. Наркота у многих становится проблемой, потому что слабость воли у «детей цветов» невероятная. Вместе мы составляем радостную биомассу, очень индивидуальную в то же время. Многие категорические вегетарианцы, что в наше голодное время несложно; каждый второй — художник, поэт и музыкант. Наши клички-погоняла изысканны, музыкальны и литературны ... У нас свободная любовь, которая давно превратилась в банальное, чреватое сифилисом блядство. Нам не нужны лидеры, но они у нас есть. У нас равенство и братство, но у нас же и дедовщина. В своем эгоистичном поиске счастья и гармонии с планетой многие, как эта Светка, дочь сердобольной продавщицы, забывают обо всем, готовые идти на край света за обдолбанным полудурком и при этом не писать ни строчки родной матери. С нами, «детьми солнца», всем весело и приятно, мы беззаботны и смешны, ни один дальнобойщик не заснет за рулем, когда мы в кабине. Но как только мы остаемся одни, маска спадает, и мы все на время снова становимся обычными мальчиками и девочками. Из неполных семей, с пьющими отцами, с прыщами и проблемами в учебных коридорах, с невозможностью идентификации себя в современном мире. Мы надели яркие рубахи, обвешались фенечками и расшили джинсы цветами, мы улыбнулись, выпрямились и пошли — пусть все знают: у нас все хорошо, мы не такие, как все, как серое промышленное быдло, мы можем, мы всем еще дадим просраться, да мы планету перевернем! Увы, революции нам уже не сделать. Но многие улыбки и выпрямленные спины останутся их обладателям навсегда, прошедший тусовки не станет бандитом и чиновником, прыщи внешние и внутренние сойдут, а это уже неплохо. Значит, не зря всё. Мы лучшие.
А революцию мы таки сделали, у себя в голове, но сделали. Для этого мы и уходили из дома.
(Геннадий Авраменко, "Уходили из дома")
Другая, зимняя старуха, была казашкой, более кряжистой, сильной и – так казалось мальчику – глубже погруженной в туман безумия. Носила мужскую шляпу «без крыши», надвинутую на бледный широкий лоб, из дыры в низкой тулье выбивались два-три кустика жидких волос. Фантастический шарф возлежал у нее на плечах мужского полупальто, свисая чуть не до полу, – длинный, широкий, необычайной пестроты, весь связанный из остатков ниток. Она ловила пестрый хвост шарфа руками в митенках (короткие сизые пальцы как-то непристойно из них топорщились) и закидывала за спину, поцелуйно вытягивая пунцовые, сильно преувеличенные карандашом губы. Но самым интригующим во внешности были две пары бровей: одни родные, жиденькие, разрушенные безжалостной природой, другие – домиком над ними – нарисованные густой сурьмой. Вот эта запасная пара бровей придавала ее лицу пугающее выражение грозного посланца. Но от кого? И – к кому?..
Зимняя старушка читала отрывки длинных монологов. Илюша, конечно, не мог еще опознать их происхождение. Но однажды она вошла в троллейбус, когда они ехали вдвоем со Звероловом, и тот, прослушав весь репертуар старухи, выданный прерывистым низким голосом, задумчиво проговорил:
– Во шпарит! Шекспир, Чехов, Меримэ… А толку что, ежели мозги набекрень…
(Дина Рубина, "Русская канарейка")