Я хотела написать большой пост про путешествия. Про то, как, когда и зачем я это делаю, и про то, что на самом деле я ни разу не "опытный путешественник", как меня многие себе представляют. Но в результате даже вместо предисловия вышла простыня про то, когда и куда я ездила и хочу поехать. Стирать теперь жаль, так что вот.




Я не помню, как впервые садилась в поезд, потому что в этот момент мне было три месяца от роду. Я не помню, как впервые увидела море, потому что тогда мне было года два. Во второй раз я попала на море примерно в четыре или пять лет, и помню, что тогда для меня многое было впервые, но не море. Впервые я видела степных ящериц, впервые увидела растущие у тёти на даче диковинные овощи-фрукты: арбузы, дыни, виноград, кукурузу и всякое такое. Ещё я тогда узнала о том, что мёд бывает жидкий и прозрачный, и такой мёд мне нравится. Ещё меня катали на машине «Чайка» и на Запорожце с табуретками вместо сидений. А море просто было. И уже тогда я немножко им бредила. Совала брату в плавки медуз, отчаянно погружалась в солёные воды в самую мерзкую погоду прямо в жёлтеньком костюмчике с микки-маусом, обожала вяленую рыбу. Однажды мы поехали смотреть на маяк и на корабль на вечном приколе. Тогда я подумала, что было бы неплохо стать матросом или смотрителем маяка и полюбила Утёсова за песню про пароход.

Я помню свой первый и надолго единственный полёт на самолёте. Мне было примерно шесть. Мы летели из аэропорта Бердянска, из которого нынче вообще ничего никуда не летает. Перед полётом зашли с мамой в буфет и поели там настолько невкусного мороженого, что я запомнила его на всю жизнь. Из полёта помню восторг и ужасный шум, как в метро. Самолёты ещё были советские, ЯКи. Полдороги меня тошнило в бумажный пакетик, и только на подлёте к Москве я перестала блевать и удивилась тому, что мир с неба похож на карту. Невероятно, но факт, с того самого полёта меня перестало укачивать навсегда. Сейчас я не знаю, что со мной такое нужно сделать, чтобы меня хотя бы немножко укачало. Сей факт проверен штормом на корабле, фигурами высшего пилотажа, центрифугой и ещё много чем.

Долгое время страстью к перемене мест я не страдала. В девяносто втором моя семья сняла дачу в Дорохово, где я мирно обитала всё лето в не совсем достроенном доме с двумя бабушками. Бабушки каждое утро принудительно кормили меня кашей. Я перетерпела лето и с тех пор кашу не ем. В Дорохово у меня были друзья, с которыми мне было по-настоящему интересно. Одной из них была девочка Ксюша, от семьи которой я перманентно испытывала некий баттхёрт. Я тогда была совсем деревенщина, хватала руками дождевых червей, немножко «окала» и самым большим чудом считала ещё тёплое яйцо из-под курицы. Любимым моим занятием было найти спички и что-нибудь поджечь. В Ксюшиной семье были рации и биотуалет. Ксюше не разрешали купаться в дороховском пруду, потому что через месяц она будет купаться в море на Кипре. На Кипре! Для меня все эти дальние страны, в которые тогда уже начали ездить мои друзья и знакомые, ещё были чем-то из области фантастики. Как слова из песенки: «Из ливерпульской гавани всегда по четвергам суда уходят в плаванье к далёким берегам. Плывут они в Бразилию…» Я не знала тогда, ни где Бразилия, ни где Кипр. Знала только, где Украина, и знала, что от Запорожья поезд начинает то и дело идти в обратную сторону.

С московской подругой детства, молдаванкой Жекой, мы долго бредили поездами. Сооружали себе «купе» в ветвях деревьев, напевали «Подмосковные вечера» и объявляли: «Поезд Москва — Киев — Кишинёв отправляется с третьего пути». Фраза «Я скоро поеду на поезде» влекла за собой сумасшедшую эйфорию. Любимым клипом был «Pride of Africa» группы Yaki-Da. Почему? Потому что он про поезд. Всё про поезд было любимое. Хотя обе мы знали, что к концу любой дороги вопрос: «Когда мы уже доедем наконец?» будет написан у нас обеих на лбу.

Свой рюкзачок в поездку я всегда собирала за пару дней до отъезда. Ставила его в центр комнаты и скакала вокруг со словами «Мы послезавтра уезжаем», потом «Мы завтра уезжаем», потом «Мы сегодня уезжаем». Но никогда, никогда мне не приходило в голову, что можно самостоятельно захотеть куда-то поехать и попросить об этом родителей. Едем — отлично, не едем — ну ладно.

Когда мне было десять, меня снова отправили на лето в родную деревню. Там я узнала, что у меня подросла сестра, а племянница превратилась в девочку из орущего картофельного человечка. В деревне мне было очень хорошо, как дома. Мне нравилось, что там были какие-то свои традиции и обычаи, была моя большая семья, которая садилась ужинать за большой стол. Ещё была соседка бабушка Маруся, которая учила деревенских детей делать кукол из одуванчиков и угощала горохом. Но однажды произошёл один странный эпизод, из-за которого во мне что-то изменилось навсегда.

Наш дом находился под холмом, на самом краю деревни. Я где-то уже объясняла, как и почему он оказался в таком странном месте. Из дома видна была «горушка» с автобусной остановкой. Автобус ходил четырежды в день, и всех, кто спускался с остановки в деревню, мы могли видеть в окно. Тётя Поля часто ездила в город за продуктами, потому что в сельский магазин привозили далеко не всё. Мы с племянницей писали списки и, конечно же, ждали её возвращения, как манны небесной. И вот однажды мы пошли её встречать на «горушку». Недавно прошёл дождь, а дождь в тех местах означает сразу болото. Вода в низине стоит долго, не уходит, иногда цветёт. И кто-то добрый положил по пути от деревни до «горушки» дощечки через болотце. По дощечкам нужно было идти осторожно, они гнулись и шатались во все стороны. Племянница шла передо мной, я очень просила её не прыгать, так как доски шатаются. Она прыгнула назло, вместе с ней прыгнула доска и заехала мне по лодыжке. Я разоралась и хотела как следует навалять племяннице, но подошёл автобус и пришлось ковылять к нему. У автобуса я пожаловалась тёте Поле на то, что Аня специально прыгнула и треснула мне доской по ноге, и отчитала Аню за это. На что тётя Поля, добрейшей души человек, который, кажется, никому никогда не сказал слова поперёк, сказала мне: «А что это ты ругаешься, как у себя дома? Ты не у себя дома, ты в гостях».

Надо понимать, что «в гостях» я оказалась в доме, в котором родились мои прадед, бабушка и мама. В доме, в котором почти целиком прошли первые пять лет моей жизни, когда я особо не знала какого-то другого дома. Если я помню что-то из тех времён, память возвращает меня в деревню, а не в городскую квартиру. И вот «в гостях». Наверное, с этой самой фразы и началась моя страсть к перемене мест. В московской квартире строгая бабушка не позволяла мне иметь своих вещей и защищать свою территорию, всё было общее, все жили по принципу «сначала дай другому, потом — себе», все мои вещи исследовались и подвергались жесточайшей цензуре. И вот теперь получилось так, что деревенский вкусно пахнущий сеном, деревом и пирогами дом, где можно найти укромный уголок для себя одной, — тоже мне не дом. И нет у меня больше никакого дома и вряд ли будет ещё.

В конце августа я уехала в Москву и не возвращалась в деревню ещё пять лет.
За эти пять лет я съездила с мамой в Питер, потом несколько раз была на юге.
Сначала дважды в Бердянске. В мои двенадцать было страшно жаркое лето, я раза три обгорела и облезла, к концу лета стала совсем блондинкой, только чуточку золотистой. Ту поездку я отчётливо помню. Ветхий поезд Укрзалізниці полз по бесконечной степи больше суток. Тогда я впервые почувствовала, что теперь мне нравится дорога ради дороги, даже не важно, есть что-то в конце пути или нет. В тамбуре поезда было выбито стекло, и почти всю дорогу я провела, высунув голову в открытое окно, разглядывая уже выгоревшую траву, маки, коров и небо. В Бердянске от дома маминой сестры до одного из городских пляжей было пять минут ходьбы. Но идти нужно было через запасные пути, на которых вечно стояли какие-то составы. Родители отпускали нас с братом одних, но наказывали никогда, никогда не подлезать под поездом, только поверху. И вот однажды мы залезли на товарняк, а он тронулся с места и поехал. Прыгать было страшно, брат вообще очень испугался, что мы теперь уедем непонятно куда. А мне было не страшно, вот ни капельки, только за брата волнительно. Тогда (не знаю, как сейчас) поезда шли в Бердянске прямо по центральной площади, и вот там наш товарняк замедлил ход почти до скорости человеческого шага. Мы спрыгнули и пошли домой. А я ещё долго звала брата сыклом.

В мои четырнадцать мы с братом переодевались в бомжей, научили пса просить подаяние, воровали из санатория пирожки с ливером и жрали их в камышах по пояс в воде. Когда, услышав шум, в столовую побежал охранник, брат чуть не засыпался, залипнув возле чана со слипшимися макаронами. С тех пор в нашей семье есть крылатая фраза: «Я никуда не пойду! Я хочу лапши государственной из большой кастрюли!»

Позже я провела достаточно много времени в Евпатории, пытаясь избавиться от проблем со спиной, полученных при падении с лошади. В Евпатории было страшно красиво. Мама не дала мне с собой дешёвенькую мыльницу, потому что это был наш единственный фотоаппарат. Но мне хотелось сфотографировать там абсолютно всё. Евпатория — это степной Крым, не особенно богатый какой-то примечательной растительностью, но в нашем санатории было всё. Как рассказывала медсестра, при его обустройстве сняли пять метров бедного грунта и засыпали на его место более плодородную землю, в которую высадили пальмы, вечнозелёные хвойные деревья и всякие диковинные цветы. Ещё там, конечно, было море, которое даже не успело мне надоесть.

Ещё через год я была в лагере в Сочи. Вообще-то мне там не понравилось. Было очень много народу, и впервые в жизни у меня как-то не задалось задались отношения в коллективе. Общаться приходилось с кучкой неудачников, которые целыми днями говорили о том, как они хотят к маме. Уже к концу ссылки я познакомилась с рано повзрослевшей девочкой Юлей, которую почему-то сунули в отряд к дошколятам, и со стайкой карелов из Сегежи, которые сначала начали на нас наезжать, но потом с ними провёл беседу мой внутренний гопник Колян, и мы подружились. Карелы обещали за нас каждому незнакомцу сходу «сунуть в торец». Больше мы с Юлей в той поездке ни с кем не знакомились.

А через ещё один год меня замучила ностальгия. Я поступила, и у меня осталось жалких две недели лета. Впервые в жизни. Не три месяца, а жалких две недели. И тогда я попросила у мамы денег и взяла билеты в Череповец на одно лицо. Мне было шестнадцать, и, наверное, я впервые куда-то поехала одна совсем без сопровождения. Коротко стриженная, в драных штанах и кедах со звёздами. На боковушке напротив в Череповец ехали свежеоткинувшиеся зэки. Одного прятали на третьей полке за чемоданами. Всю ночь зэки пили водку и спали сидя (кроме третьего), уронив головы на руки. Всё моё купе сошло в Ярославле, и утром мужиков с боковушки пробило на душевную беседу со мной. У проводника они купили мне Фанты и начали рассказывать о тяжёлой жизни на зоне. После фразы «вот, пацан, будешь в армии служить…» я перебила, и сказала, что я девочка. Было очень смешно. Хотя, может быть, в такой компании меня и спасло то, что они приняли меня за парня. В Череповце мне надо было пересесть на автобус до Костенёво, до автобуса было два часа. Я решила прогуляться прямо с тяжеленной сумкой вокруг рынка. На обратном пути сдалась, приуныла и села на сумку. Дотащить её до автобуса мне помог сердобольный нерусский продавец овощей. В деревне я поняла, что я уже выросла, а вот мои сестра и племянница — чот ни хрена. Мне было интересно гулять ночью и пробовать водку, им — играть в «белку на дереве» и наряжать кукол. А потом мы все переругались из-за того, что кто-то показал мне «их» место для пикника. Однажды я приехала на велосипеде на это «их» место и оставила там бумажку с московским адресом и просьбой перестать творить неродственную хуйню. В тот же день я собрала вещи и уехала в Москву.

Расчёт был верный. Мою записку нашли, и скоро мне пришли письма и от племянницы, и от сестры. Мы переписывались весь год, и ещё до начала сессии я уже знала, что, сдав экзамены, снова поеду в Костенёво. В том году получилось так, что мы с племянницей приехали в Череповец в один день — я из Москвы, она — из Питера. Племянница всё-таки выросла раньше положенного, и в её двенадцать уже была полноценным подростком. В деревне мы ушли из дома, где жила наша семья, и поселились в другом доме на чердаке. И тут уж всё было наше. Мы могли никому не открывать дверь, уходить ночью и приходить утром, спать до обеда, рассуждать о коммунизме, читать Пелевина и слушать Янку. Я с теплотой вспоминаю те дискуссии двух действительно очень близких людей. Сейчас мне с ней (то есть, с ним) совсем не так легко, хотя до сих пор я её (его) люблю и во многом понимаю и поддерживаю.

В том августе я уехала пораньше, чтобы успеть на Нашествие. А в начале сентября почувствовала что-то совсем неладное. Ужасно неладное. Связанное с тётей Полей. Когда в квартире раздались характерные рваные звонки «межгорода», я уже знала, что что-то случилось. В сентябре две тысячи шестого тётя Поля скоропостижно скончалась. Через год умер её муж дядя Алик. Теперь я даже вряд ли могла ездить в гости. Деревенский дом захватил их сын, мой троюродный брат, которого я недолюбливала всю жизнь. На все мои взбрыки брат отвечал: «Знаешь удар голова-печень-голова?» или хватался за ружьё. Ну их на хуй, таких братьев. В Костенёво путь мне был заказан. Ещё дважды я приезжала туда на могилу к тёте Поле и дяде Алику, оставляла цветы. Потом другие жители передавали мне, что троюродный брат, которому я старалась не попадаться на глаза, страшно удивлялся, откуда они берутся, эти цветы.

И вот, наверное, с момента смерти тёти Поли я и стала путешествовать, как сумасшедшая. Мне кажется, долгое время я ждала каких-то извинений за те слова про «гости». Всё кончилось, а их не последовало. Сейчас думаю, что тётя Поля вряд ли придала этим словам тогда такое значение, как я. Возможно, просто не запомнила тот случай надолго. Она несколько лет снилась мне после смерти, я плакала у неё на могиле, я любила её на самом деле больше, чем многих более близких родственников, но тех слов простить ей так и не смогла. У меня нет принципов, я никогда не говорю «никогда», в конце концов после любого конфликта я оттаиваю и забываю про этот конфликт. Но вот тут я оказалась принципиальней некуда. Многие рассказывают мне о ситуациях из детства, после которых «жизнь не будет прежней». Я помню только одну такую, вот эту.
На следующий год мы с друзьями поехали в Питер, а потом на Валдай. Питер вообще надолго стал основным моим пунктом назначения. Я гоняла туда на чём попало по несколько раз в год. Даже теперь Питер остаётся городом, в котором у меня едва ли не столько же друзей, сколько в Москве.

Летом две тысячи седьмого ко мне приехала Вера. Буквально за вечер я нааскала туристической снаряги у подруги с геофака, и утром мы с Верой стопом уехали в Воронежскую область на Радугу. Та поездка задала новое направление моей жизни на ближайшие несколько лет. По пути туда мы застопили сирийскую фуру с водителем Ахметом, который провёз нас несколько сотен километров. Он кормил нас яблоками и гигантской черешней, поил кока-колой, дал с собой яблок и вафель, предлагал денег, но мы отказались. Много лет, колеся по дорогам нашей страны, я искала глазами его белоснежную фуру с арабской вязью во лбу и мысленно желала ему хорошей дороги. После начала войны в Сирии я часто вспоминаю Ахмета (в основном в дороге, конечно), думаю, как он там вообще, всё ли с ним в порядке. Мысленно посылаю ему пожелание: «Храни тебя хоть какой-нибудь Бог, твой или мой».

В две тысячи восьмом уже с девочкой из хиппей мы поехали в одно из самых хипповых мест отдыха — на Утриш. Выходя из автобуса, встретили знакомых ребят, с которыми встали на стоянку. Провисели две недели. Знакомые ребята оказались из разряда «Джа даст нам всё», и я сдуру потратила на них все свои сбережения. Моя попутчица не выдержала и снялась раньше. Я ехала домой одна, грязная, отощавшая, без денег и с обоссанным вокзальным котом рюкзаком. В поезде все, конечно, жрали курицу-яйца и Доширак. От запаха сих чудных продуктов у меня в желудке больше суток пел кит.

В начале две тысячи девятого мы с Юлей договорились уволиться первого июня и пропутешествовать до сентября вдвоём. В то лето мы были на Радуге под Псковом, в Киеве, во Львове (о этот первый раз, тот летний день навсегда в моём сердце), в Ужгороде, в Закарпатье, снова в Киеве, в Новороссийске и в Ростове на Дону. Наверное, это было лучшее лето моей жизни. Я странствовала и странствовала, появлялись и исчезали разные люди, менялась погода, мы по очереди ловили дикую кишечную инфекцию, выбрасывали одежду и покупали в сэконде другую, я научилась пить кофе. В конце августа мы вернулись домой. Я вошла в квартиру и не узнала её. Долго сидела в ступоре и задавала себе вопрос: «Что я здесь делаю?» Осенью того же года появился сквот и на пару лет совершенно точно стало повеселей.

В две тысячи одиннадцатом я встретила Диму. Наш общий друг прислал его за мной на машине. Вообще мы ехали к этому другу на день рождения, но уехали во Владимир. Так что и наши отношения начались с путешествия. Тогда Дима задал мне вопрос: «Что в жизни для тебя главное?» Я ответила: «Ехать каждый раз в новое место». Теперь, спустя пять лет, он иногда говорит, что я без царя в голове, что у меня совершенно нет страсти к тому, чтобы чем-то обладать, что-то копить. На что я отвечаю, что он всё про меня знает. Самый главный вопрос он задал мне в день нашего знакомства и получил самый главный ответ. И пусть будет уверен, что с тех пор ничего не изменилось.

Дима принёс в мою жизнь такую штуку, как автотуризм. Сначала я страшно боялась и нервничала, но постепенно вошла во вкус. В двенадцатом году мы поехали сначала в Бердянск и Евпаторию, потом — в Киев, Львов и Одессу. В тринадцатом были в Ялте и в Абхазии. Зимой четырнадцатого я впервые пересекла полярный круг и увидела, что такое настоящая полярная ночь. По дороге туда отметили новый год в поезде, сделали так, потому что все об этом мечтали, но боялись осуществить свою мечту.
А во все тяжкие я пустилась вообще-то той весной. Дима много лет играл в какую-то дурацкую онлайн-игрушку с узбеками. И тут в феврале они пишут ему, что у них в апреле встреча клана. В Ташкенте. Недолго думая, мы сделали загранпаспорта и договорились приехать на эту встречу. Один парень из клана встретил нас, выдал нам ключи от своей квартиры и ушёл на работу. Вечером рассказал, что его на работе закошмарили в духе: «Ты привёл в квартиру троих русских, дал им денег и ключи???» На что мы пошутили, что обратная ситуация где-нибудь в Москве выглядела бы ещё комичнее: «Ты привёл в квартиру троих узбеков, дал им денег и ключи???» Мы были в Ташкенте, Самарканде, Бухаре, Ургенче, Хиве, Нукусе и Муйнаке. И вот как раз тогда я сделала то, о чём мечтала с самого детства, — доехала до Аральского моря, побродила по его дну, посмотрела на ржавые корабли среди раскалённой пустыни. Я сделала то, что казалось мне опасным, что, думалось, я никогда не сделаю.

В августе того же года я впервые побывала в Турции, в стране, в которой все уже были по сто раз. Летом случилась катавасия с работой, и я экстренно уволилась из бюрошки переводов и ушла в издательство учебной литературы. Доброе новое начальство подарило мне неделю послесвадебного отпуска, и мы с Димой на радостях улетели в Стамбул. Сначала хотели взять путёвку в какой-нибудь пятизвёздочный отель «всё включено», чтобы поваляться на пляже и посмотреть хотя бы, как это вообще бывает, но в последний момент всё решилось в пользу Стамбула, в котором даже искупаться особо негде, но есть куча всего интересного. Сейчас мне жаль, что Стамбула было мало и мы были там так недолго, потому что в самом деле в этом городе столько всего, что и за десять поездок не насытиться.

В декабре четырнадцатого я получила первый шенген. Сначала мы собирались с друзьями ехать в Литву и Латвию, потом курс евро скакнул почти до ста рублей, и Латвия отвалилась, остались Литва и Калининградская область. За три дня, проведённых в Литве, я поняла, что мне там очень нравится. И конечно же, конечно, конечно не было никакого этого «прибалты русских не любят», о котором так любят говорить те, кто не выезжает за пределы родной области. Эта поездка тоже была для меня знаковой. Во-первых, это была самая первая моя «заграница» с серьёзной визой, во-вторых, я научилась безупречно заполнять визовые анкеты, и теперь у меня не возникает с ними проблем, хотя раньше я ужасно боялась всех этих бумажных визовых дел.

Весной пятнадцатого года мы с Димой должны были ехать в круиз по Скандинавии, в связи с чем получили полугодовые финские визы. Их дали не с июля, как мы просили, а почему-то с начала мая. В конце мая Дима уехал в Крым, а я успела сгонять в Финляндию с Олей на один день, таким образом не нарушив то самое «правило первого въезда», о котором вечно все говорят. Дима по Финской визе в Финляндии так и не был. Когда подошло время планировать отпуск, внезапно решили пожениться Костя и Женя. Они взяли с нас обещание, что 18 июля мы как штык будем в Москве, где бы ни оказались до того. А круизов на те даты и не оказалось. Но в том, что касается путешествий, я практически никогда не отступаю. Тут же я погуглила что-то на нужные даты и нашла автобусный тур по Европе. Честно говоря, я даже не посмотрела особо, куда мы едем. Главной точкой был Париж, а совсем главной — парижский Диснейленд. Ещё одна мечта детства, как мне казалось, несбыточная. Как и сам Париж. Мне казалось, что в Париж ездят только богатые, успешные, отчаянные, что меня туда по какой-нибудь причине не пустят. Например, по той причине, что я ненастоящий путешественник. Но обошлось. Я трогала рукой Эйфелеву башню, бросала монетки в Сену и обжиралась круассанами и вонючим сыром до умопомрачения. Я сначала даже не поверила, что в самом деле вижу Эйфелеву башню. Для меня рассказы о ней всегда были чем-то из области рассказов о людях с пёсьими головами, которые живут за морем. Когда я просила Диму сфотографировать меня на фоне башни, прохожий парень обратил на меня внимание и сказал: «Мадемуазель, почему у вас такое удивлённое лицо? Улыбайтесь шире, вы в Париже!»

Ещё в ту поездку тогда мы были в Польше, Германии, Бельгии и Голландии. В Амстердаме, о котором я тоже боялась мечтать, в Дрездене, смерть и воскрешение которого меня всегда интересовали, и ещё в нескольких городах, которые раньше были для меня просто недостижимыми точками на карте мира.

Тем же летом мы были в Риге. Меня, летающую на самолётах редко и неохотно, прельстила возможность не напрягаясь съездить на море на выходные. И нам даже повезло с погодой — в Юрмале было солнечно и тепло. Рига запомнилась мне как город-праздник, солнечный, яркий, немножко безумный. Позже мы узнали, что Рига — столица европейских мальчишников, и поняли, кто все эти люди в костюмах Марио и Робин-гудов.

И ещё летом пятнадцатого года мы напоследок решили погреть кости на русском море, в Сукко. В тот момент я совсем разочаровалась в русских курортах. Они убогие, замусоренные и переполненные. Я бы хотела найти где-нибудь в России места, где действительно будет приятно отдохнуть на море, но… пока я таких не видела. Сукко и Большой Утриш нравились мне раньше тем, что там был целый гигантский заповедный лес на побережье. Неприхотливые жирненькие туристы из посёлков туда не доходили, и можно было целый день провести на море. Сейчас там заказник, и по берегу на старые места пройти нельзя. Печаль. Больше я на русский юг не ездец.

Новый две тысячи шестнадцатый год мы отметили в Карелии. Сняли дом на всю разновозрастную толпу, угорели по классике — таз оливье, шампанское, баня, рыбалка. Наверное, впервые компания была вообще чуждая мне, но забавная. Я с удовольствием общалась с людьми, которые не похожи на меня вообще, особенно с представителями старшего поколения, ровесниками моей мамы. А вот рыбалка — это оказалось не моё. Пять минут посижу и вскакиваю с воплем: «Твою мать, ну где же рыба!» Да и рыбу мне как-то жаль, если честно. Ладно если её уже кто-то убил до меня, но ещё убивать зачем?

Весной я пошла в очередной велопоход. Прошлый был совсем лёгкий и состоялся в майские праздники две тысячи пятнадцатого года. Я сказала себе «больше никогда!» и радостно записалась , как только меня позвали в более сложный поход год спустя. Мы были в Дивногорье, и оно приятно меня удивило. Невозможно красивые места, невозможно приветливые местные жители, которые красят целые дома в ромашку и угощают салом и консервированными овощами. Я давно хотела попасть в Дивногорье, и вот попала. Оно того стоит, чесслово. В европейской части России меня практически ничего не восхищает и даже особо не радует, но Дивногорье — это нечто.

Летом шестнадцатого года мы предприняли первое заграничное путешествие на машине. Мне кажется, одно то, что под это дело мы в один день купили новую машину, много о нас говорит. Решили проехать по прошлогоднему маршруту, только дать себе больше времени и отыскать все литовские маяки. В этот раз я ещё больше возлюбила Клайпеду. Вроде бы небольшой портовый город, но, кажется, я могу зависать там неделями. Ещё я наконец рассмотрела и сравнила русскую и литовскую части Куршской косы. Природа великолепна везде, но на русской части упадок и тлен по большей части, а литовская — вся такая курортно-санаторная и очень аккуратненькая. Примерно на этом месте путешествия Дима, который раньше строил из себя патриотического патриота, сказал что-то вроде: «Ебал я в рот этот внутренний туризм». Потом мы ещё случайно оказались в Польше. Хотели проскочить её одним днём, но зависли на трое суток, потому что понравилось. Кости бросили просто тупо по пути к границе, в небольшом городке под названием Августов. И вроде ничего в этом кусочке Польши такого особенного нет (кроме канала, шлюзов и бесконечного Папы Римского), но совершенно не хотелось уезжать, больно уж уютненько и спокойно там было. Кстати, хозяин дома, где мы снимали комнату, признался, что отдыхает только в России. Но он каякер, и он говорит, что у них в Польше просто нет такого климата, таких природных зон, как у нас в Карелии, на приполярном Урале, в Сибири. Также он озвучил мысль, к которой я тоже не так давно пришла: «Отдыхать в России только с палаткой!»

Хотя сейчас я, пожалуй, изменю себе в очередной раз и поеду в Заполярье жить в квартире или гостинице. Просто потому что тупо холодно и ветрено на берегу Ледовитого океана. В планах Мурманск (о боже мой, какие Оля делает вареники и какое там внезапно классное есть мексиканское кафе!), полуостров Рыбачий, а также Териберка, в которую я хочу попасть ещё со времён рассказов одного из друзей с геофака МГУ. Ещё бешеной собаке сто вёрст не крюк, потому я планирую отдельно ото всех или с Димой, если согласится, доехать до Норвегии. Недавно наткнулась на статейку Гришковца про городок, где ничего нет, вот туда и поеду.

На этом пока всё. Хочу теперь написать что-то относительно практическое про то, как куда-то ездить, чтобы обсудить с кем-нибудь сам процесс. Но всё-таки я ужасно многословна, по-моему. Написала многабукаф, но даже не всё осилила упомянуть. Кто дочитал до конца, тот героический герой.